Блокада - Страница 77

— Послушай, — бросил через плечо Пустой, когда вездеход вновь покатил по улицам пустынного города. — Давай договоримся: ты — проводник, я — старший. Ты — ведешь нас, я — отвечаю за передвижение. Неприятели у нас, судя по всему, общие, но, прежде чем проводить какие-то схватки, будь добра, посоветуйся со мной.

— Обязательно, — прошелестела Лента, наклонившись к самому уху Пустого, едва не коснувшись его губами. — Если будет время на совещания.

— Ты это, — буркнул Рашпик, нервно смахивая пот с толстой шеи. — Я, конечно, вижу, что ты девка справная, где-то даже красавица, под стать тем же светлым. Так и тот собачник, которого ты прибила, судя по всему, тоже был в порядке. Смотри, сколько под его папенькой народу ходит.

Все на лошадях, с ружьями, да и мост, если я правильно понял, под ними. Чего ты с сынком-то его не поделила? У нас в Поселке, если бабу мужик в прилесок потащил, она скорее для вида орет, а сама прикидывает — что у него за дом, да тяжел ли кошель. Так что орет, а сама-то радуется. Чаще всего радуется.

— И много ли в твоем Поселке счастливых баб? — изогнулась, как дикая кошка, Лента. — Сейчас угадаю. Ни одной не осталось. Хотя нет, вот Ярка, насколько я поняла, пока в порядке, и то без надрыва-то не обошлось. Так и ее Коркин в прилесок не таскал. Вот что я тебе скажу, Рашпик. Если бы ту же Ярку потащил в лес тот самый собачник, она бы померла на полпути. Да и ты бы помер, не дай Морось тебе столкнуться с его папашей с глазу на глаз. А я вот жива пока. Сберегаюсь.

— Это для кого же? — хмыкнул Кобба.

— Там видно будет, — стиснула зубы Лента. — Да хоть для механика! Что, не пара?

Филя закашлялся, а Пустой удивленно оглянулся и только повел головой.

— Болтаешь много, — заметил негромко.

— Это пройдет, механик, — прошептала проводница. — А зарублю твою красавицу — вовсе замолчу. Очень ты меня ее картинкой обрадовал, очень.

30

Лента и в самом деле замолчала. Или успокоилась, или заставила себя успокоиться. Филя то и дело оглядывался на нее и постепенно разглядел и свежую царапину на щеке, и явно вдоль этой же царапины срезанную прядь над левым ухом, и четыре свежих надреза на рукавах куртки, и одну полу той же куртки, рассеченную на ладонь. — Нет, непросто сдался Сишек светловолосой девчонке, мог и сам с ней поквитаться, и был близок к тому, очень близок. Да и до Сишека доставалось проводнице — не просто так у нее жизнь в Мороси сложилась. Тонкий белесый шрам вился от скулы к виску, бровь была когда-то рассечена, краешек нижней губы соскакивал в уголке рта вниз на волос. Хоть и плохонькая картинка была в руках у Пустого, а не было на ней этих отметин, не было. Эх, жаль, не видел Филя, как рубилась с Сишеком девчонка, — неужели правду сказал Коркин: что ни старик, ни эта проводница ни в чем не уступили бы Пустому — ни в скорости, ни в гибкости, ни в умении? Впрочем, чего бы понимал в этом деле скорняк! Пустого бы расспросить, да только что-то Пустой не только Ленту оборвал, но и сам в того самого Пустого обратился, что за весь день и пару слов не всегда проговаривал, а когда говорил, казалось, что сквозь зубы слова цедит. Теперь он, правда, явно не от боли замолчал, а словно обдумывать что-то начал. И глаза у него стали нормальные, а не как раньше — черные и страшные. Неужто и в самом деле страдал механик от головной боли, а со смертью Сишека боль от Пустого отступила? Выходит, это Сишек голову Пустому морочил? Зачем? Чтобы Пустой не вспомнил ничего? Так вот же, нет уже Сишека, а Пустой так ничего и не вспомнил… Или вспоминает как раз теперь? В то же время выходит, что Лента тоже была пустой, да наполнилась. Получается, что и Пустому дорога к той самой девятой пленке? К девятой. А впереди — пятая, ледяная. За ней еще есть шестая, и седьмая, и восьмая. Причем после шестой, как говорит Лента, машина откажет. Пешком придется идти? И кто же потащит пулемет? Или не придется его тащить, если патроны до того кончатся? А может, отсыпать все патроны Коркину? У его ж стрелялки с пулеметом один калибр!

«Не смотри», — напрягла скулы и поводила перед носом мальчишки прямым пальцем Лента. Филя поспешил отвернуться: и то сказать — на дорогу надо смотреть, на дома, что пустыми окнами на заброшенную улицу пялятся, а то уставился на девчонку. Да и было бы на что смотреть! Ну красивая, но уж больно строгая — нет той нежности, что в Ярке наружу чуть ли не ростками весенними раскрывается, нет того совершенства, что с картинки с той самой Ноттой в глаза бьет, нет очарования Твили-Ра, сменщицы Яни-Ра, что всякий раз едва не сбивало с ног Филю. Специально ведь бегал к базе, чтобы хоть одним глазом взглянуть на ту светлую. Нет в ней и того, что было в племяннице ткача, — трепета и дрожи. Или есть? Отчего же он не может оторвать глаз от этой светловолосой? На Ярку с удовольствием поглядывал, а на Ленту смотрит потому, что не смотреть не может. Вот отвернулся, а голова сама обратно просится. Да и Пустой за руль держится, а сам глаза скашивает, в зеркало смотрит. Вот бы здесь племянница ткача оказалась…

Филя проглотил так некстати навернувшиеся слезы, яростно почесал нос, обернулся, как бы оглядывая отсек, вновь быстро посмотрел на Ленту и тут же понял — она нашлась. Не просто Пустой искал неизвестную с картинки, которую обнаружил в собственном мешке, но и девчонка с этой картинки много лет чувствовала себя потерянной, и вот она нашлась. И облегчение, накрывшее ее, послужило и причиной внезапного приступа болтовни, и испарины на висках, и подрагивающей нижней губы, и блеска в глазах.

— Сбавь обороты, — глухо выговорила Лента Пустому, — Чуть потише здесь. Самое опасное место, а до трассы близко. Тут переродки нападают сверху.