Блокада - Страница 50

— Не было — значит, появился, — поднялся Вотек, — Взял у этих. Горник мог. Он у кого хочешь мог взять все, что хочешь. Что делать-то будем?

— Закапывать, мыть, мыться, ужинать, спать, — перечислил Пустой.

Закапывать, мыть и мыться пришлось еще с час. Ужинали уже в полусне и под шум дождя. Пустой разрешил обойтись без караула, отогнал вездеход в сторону, приглушил двигатель и включил обогрев отсека, потому как народ остался в отсыревшем белье, а верхняя одежда продолжала мокнуть, разложенная на крыше вездехода. Хантик, правда, выразил сомнение — мол, сопрут, — но успокоился, когда Филя вытащил десяток войлочных одеял. Вскоре отряд уже спал. Не было сил даже на храп. Сишек и тот сопел, как пробитый стрелой мех, а не выписывал рулады, как делал это в мастерской.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Филя толкнул Коркина, указал на место за управлением вездеходом, спрыгнул с подножки машины и туг же увидел Пустого, который, раздевшись по пояс, медленно танцевал меж низких кустов. Для Фили причуды механика были не в диковинку, но впервые он мог рассмотреть его движения при дневном свете. Покрытое шрамами и перевитое жгутами мышц тело Пустого двигалось так медленно, что Филя невольно поднял руку, ожидая, что и его движение окажется столь же растянутым и неторопливым. Но рука взмахнула как обычно.

Филя пробежал к роднику, зачерпнул деревянным ковшом холодной воды, попил, побрызгал в слипающиеся глаза, тут же вспомнил об утреннем, отбежал за плотные кусты еловника и там же, выбрав на высоте шести локтей горизонтальный сук, начал с пыхтением подтягивать к нему подбородок. Выходило пока двадцать раз с небольшим. Ничего, когда впервые повис, и разу не мог подтянуться. Зато Пустой пообещал, что как будет полсотни подбородков, так возьмется учить Филю махать мечом.

— Завтракать, — коротко бросил механик, когда уже умытый и разогревшийся мальчишка вернулся к машине.

Повторять не пришлось. Филя достал последние лепешки, мясо, стручки полевика, вытянул из ящика мех с разбавленным вином, чем изрядно приободрил Сишека. Бражник с исполненным страданием лицом сидел на нижнем лепестке задней двери и думал, спрыгивать босыми ногами в холодную и мокрую траву или обождать. Народ начал просыпаться и протирать глаза.

— О чем думаешь? — спросил через полчаса механика Вотек.

— Думаю, как дальше поступать, — скупо обронил слова Пустой, — Что про третью пленку скажешь, ведун?

Вотек бросил хитрый взгляд на Филю, который пасся неподалеку, посмотрел на юг, где дивными зелеными скалами вздымались кроны древесных гигантов, перевел взгляд на запад. Едва скрываемый мелколесьем горизонт был отчерчен серой каймой третьей пленки.

— Сдается мне, механик, что ты про каждую из пленок лучше меня знаешь, — расправил Вотек бороду. — Я уж не говорю о карте, о которой слышал. Ты на нее не надейся особо. Пытались тут некоторые в первые годы карты рисовать, только чем дальше к центру, тем меньше им веры. Сегодня холмы торчат, а завтра болото пузырями пучит.

— Знаю не знаю, а никакое знание против пробы ничего не стоит, — согласился Пустой, — Да и карта у меня… Набросок того, что со спутника, с неба, можно сказать, удалось срисовать. Только что с той карты? После пятой пленки Морось облаками затянута.

— И не только облаками, — выпятил губы Вотек. — Хотя я там не был. Ты бы собачников о том, что за пятой пленкой, спрашивал. Будут еще дозоры — не клади всех, оставь одного для разговора.

— Как сложится, — прищурился Пустой, оглянулся на отряд, который разбрелся вокруг вездехода. — Так что с третьей пленкой?

— В ней боль, — объяснил Вотек. — У всякого своя, но боль. У меня вот всякий раз ноги скручивает. У кого-то сердце. А кому-то и лезть в третью пленку не стоит. Имей в виду, механик, всякая твоя боль, что ты пережил, к тебе вернется. Все свои раны вспомнишь. Не боишься?

— Не боюсь, — твердо сказал Пустой, — Какая-никакая, а все память.

— Пустой.

Ярка-недотрога впервые подала голос с тех пор, как узнала о гибели сына. Подошла, смахнула со лба спутанные пряди, поправила на плече колчан, протянула ладонь с монетами:

— Забери свои деньги, Пустой. Возьми меня в отряд.

Глухо говорила. Как лицо ее осунулось и поблекло, так и слова стали сухи и бесцветны. Голос будто отцвел.

— Оставь себе, — ответил механик. — Ты и так со мной. Филипп!

Филя, который стоял рядом и крутил головой, приглядывал и за гибким, живым Файком, и за степенным, неторопливым Рашпиком, и за Сишеком, который стоял возле машины и с жаждой разглядывал закрепленные на ее крыше ящики с глинками, вздрогнул.

— Филипп, — Пустой постарался улыбнуться, — отправляемся. Десять минут на сборы. Собери людей.

Завтрак много времени не занял: подсохшие лепешки и последние куски копченого мяса не требовали много времени, а уж легкое вино и вовсе проскакивало, не задерживаясь во рту. Спутники заняли места, с гримасами разобрали сырую одежду, но в отсеке стояло молчание. Все искоса посматривали друг на друга. Хантик щурил глаза и язвительно усмехался, Файк застыл, уставившись на Коббу, тот с сожалением вглядывался в разодранные мысы собственных сапог. Ярка опять уткнулась носом в спину Коркину, Вотек с мягкой улыбкой высверливал взглядом каждого по очереди, а Сишек крутил головой с самым глупым видом. Разве только Рашпик опять сопел, прижавшись ухом к заднему борту, да Рук, которому досталось немало хрящиков поверх задавленной в кустах небольшой ящерицы, блаженно цокал, вытянувшись на полу. Все дело было в том, что сразу после завтрака Коркин притащил от родника ожерелье. Оно висело на высоте десятка локтей и, по уверению скорняка, появилось не более получаса назад.